Неточные совпадения
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех
подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты
заплатил безумству дань.
На ветви сосны преклоненной,
Бывало, ранний ветерок
Над этой урною смиренной
Качал таинственный венок.
Бывало, в поздние досуги
Сюда ходили две
подруги,
И на могиле при луне,
Обнявшись,
плакали оне.
Но ныне… памятник унылый
Забыт. К нему привычный след
Заглох. Венка на ветви нет;
Один под ним, седой и хилый,
Пастух по-прежнему поет
И обувь бедную плетет.
В ее возбуждении, в жестах, словах Самгин видел то наигранное и фальшивое, от чего он почти уже отучил ее своими насмешками. Было ясно, что Лидия рада встрече с
подругой, тронута ее радостью; они, обнявшись, сели на диван, Варвара
плакала, сжимая ладонями щеки Лидии, глядя в глаза ее.
Он вспомнил, что когда она стала будто бы целью всей его жизни, когда он ткал узор счастья с ней, — он, как змей, убирался в ее цвета, окружал себя, как в картине, этим же тихим светом; увидев в ней искренность и нежность, из которых создано было ее нравственное существо, он был искренен, улыбался ее улыбкой, любовался с ней птичкой, цветком, радовался детски ее новому платью, шел с ней
плакать на могилу матери и
подруги, потому что
плакала она, сажал цветы…
Он медленно ушел домой и две недели ходил убитый, молчаливый, не заглядывал в студию, не видался с приятелями и бродил по уединенным улицам. Горе укладывалось, слезы иссякли, острая боль затихла, и в голове только оставалась вибрация воздуха от свеч, тихое пение, расплывшееся от слез лицо тетки и безмолвный, судорожный
плач подруги…»
— О чем мы
плачем, славяночка? Нехорошо
плакать. У славяночки будет новая
подруга. Им вместе будет веселее. Они будут учиться, играть, гулять.
Слепой взял ее за руки с удивлением и участием. Эта вспышка со стороны его спокойной и всегда выдержанной
подруги была так неожиданна и необъяснима! Он прислушивался одновременно к ее
плачу и к тому странному отголоску, каким отзывался этот
плач в его собственном сердце. Ему вспомнились давние годы. Он сидел на холме с такою же грустью, а она
плакала над ним так же, как и теперь…
Глухой, сдержанный
плач, вдруг перешедший в крик, раздался в часовне: «Ох, Женечка!» Это, стоя на коленях и зажимая себе рот платком, билась в слезах Манька Беленькая. И остальные
подруги тоже вслед за нею опустились на колени, и часовня наполнилась вздохами, сдавленными рыданиями и всхлипываниями…
Аксюша. Я не могу тебе сказать с чего, я неученая. А пусто, вот и все. По-своему я так думаю, что с детства меня грызет горе да тоска; вот, должно быть, подле сердца-то у меня и выело, вот и пусто. Да все я одна; у другой мать есть, бабушка, ну хоть нянька или
подруга; все-таки есть с кем слово сказать о жизни своей, а мне не с кем, — вот у меня все и копится.
Плакать я не
плачу, слез у меня нет, и тоски большой нет, а вот, говорю я тебе, пусто тут, у сердца. А в голове все дума. Думаю, думаю.
Был осенний день. Юлия только что пошла во флигель
плакать, а Лаптев лежал в кабинете на диване и придумывал, куда бы уйти. Как раз в это время Петр доложил, что пришла Рассудина. Лаптев обрадовался очень, вскочил и пошел навстречу нежданной гостье, своей бывшей
подруге, о которой он уже почти стал забывать. С того вечера, как он видел ее в последний раз, она нисколько не изменилась и была все такая же.
Николя, например, узнал, что г-жа Петицкая — ни от кого не зависящая вдова; а она у него выпытала, что он с m-lle Пижон покончил все, потому будто бы, что она ему надоела; но в сущности m-lle Пижон его бросила и по этому поводу довольно откровенно говорила своим
подругам, что подобного свинью нельзя к себе долго пускать, как бы он ни велики
платил за то деньги.
Он вломился в разгульную жизнь фабричных девиц, как медведь на пасеку. Вначале эта жизнь, превышая всё, что он слышал о ней, поразила его задорной наготою слов и чувств; всё в ней было развязано, показывалось с вызывающим бесстыдством, об этом бесстыдстве пели и
плакали песни, Зинаида и
подруги её называли его — любовь, и было в нем что-то острое, горьковатое, опьяняющее сильнее вина.
Однажды близ кагульских вод
Мы чуждый табор повстречали;
Цыганы те, свои шатры
Разбив близ наших у горы,
Две ночи вместе ночевали.
Они ушли на третью ночь,
И, брося маленькую дочь,
Ушла за ними Мариула.
Я мирно спал; заря блеснула;
Проснулся я:
подруги нет!
Ищу, зову — пропал и след.
Тоскуя,
плакала Земфира,
И я
заплакал!.. с этих пор
Постыли мне все девы мира;
Меж ими никогда мой взор
Не выбирал себе
подруги,
И одинокие досуги
Уже ни с кем я не делил.
Настенька припала к плечу
подруги и
заплакала…
Стоит у могилки Аксинья Захаровна, ронит слезы горькие по лицу бледному, не хочется расставаться ей с новосельем милой доченьки… А отец стоит: скрестил руки, склонил голову, сизой тучей скорбь покрыла лицо его… Все родные,
подруги, знакомые стоят у могилы, слезами обливаючись… И только что певицы келейные пропели «вечную память», Устинья над свежей могилою новый
плач завела, обращаясь к покойнице...
Петровна начинает голосить и нечестиво браниться. Ее
подруга держится за свою суму и также
плачет. Входит кондуктор.
На другой день только что проснулась Аграфена Петровна и стала было одеваться, чтоб идти к Сивковым, распахнулись двери и вбежала Дуня. С
плачем и рыданьями бросилась она в объятия давней любимой
подруги, сердечного друга своего Груни. Несколько минут прошло, ни та, ни другая слова не могли промолвить. Только радостный
плач раздавался по горенке.
— Несчастная…статуя! О, жены, чтобы чёрт вас взял, вместе с вашими всезацепляющими шлейфами! Она отравилась? Чёрт возьми, тема для романа!!! Впрочем, мелка!.. Всё смертно на этом свете, мой друг…Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, твоя
подруга, всё одно, должна была умереть…Утри свои слезы и лучше, чем
плакать, выслушай меня…
С испуганными лицами, взволнованные и смущенные три девушки обегали весь приют, прощаясь с
подругами и начальством. Васса горько
плакала, повисая на шее то у той, то у другой приютки. Маленькая болезненная Чуркова рыдала истошным голосом.
Уже Верочка Иванова, прильнув к своей
подруге Нале, задыхается от беззвучных рыданий, a маленькая, жизнерадостная блондинка Парфенова, которая только что собиралась бойкотировать немку Кранц, теперь
плачет трогательно и беспомощно, по-детски, тиская мокрыми пальцами смятый в комок носовой платочек.
Прильнув плечом к плечу
подруги, тихо, беззвучно
плачут они.
Потерять горячо любимую фрейлейн нам казалось чудовищным. Многие из нас уже
плакали, прижавшись к плечу
подруг, а более сильные духом осаждали кафедру.
Она несколько раз принималась
плакать, так что глаза ее были красны от слез, несколько раз хотела бежать к Хомутовым, чтобы остановить Талечку от объяснения с Зарудиным, начинала два раза писать ей письмо, но ни одно не окончив рвала на мелкие кусочки. Наконец, решила, что будь, что будет и с сердечным трепетом стала ожидать обещанного прихода
подруги.
— Это к нему посылают грамотку, к нему!.. Ненадобен он мне, ненадобен!.. — воскликнула Ксения Яковлевна, упав на плечо
подруги, и
заплакала.
— Анжелика, дорогая, что ты? — тревожно спросила ее
подруга, обвивая рукой ее талию. — Ты
плачешь? Боже мой! Ты… ты любишь кого-нибудь?
— Полно, не
плачь… какая ты смешная… и глупенькая… — с нежностью обняла в свою очередь
подругу Талечка.
Она также тихо продолжала
плакать, склонившись над плачущей
подругой.
Она искренно сочувствовала бедным людям, непритворно
плакала над брошенным на произвол судьбы ребенком, охотно протягивала руку помощи неимущим и сиротам, а между тем совершенно не любила своих собственных детей, бывших
подруг маленькой Коры Белавиной.
Анна Михайловна уж обнимала ее и
плакала. Графиня
плакала тоже.
Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что
подруги молодости, заняты таким низким предметом — деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Увидав этот страх Наташи, Соня
заплакала слезами стыда и жалости за свою
подругу.
Отцу дьякону (у отца дьякона, женатого на школьной
подруге маменьки, и должна была жить Даша в Петербурге) двенадцать рублей за угол и за стол
платить будешь.